Джексон, Гленда

Дорогая Гленда, это письмо не будет отправлено обычным способом, поскольку почта с её привычным для всех ритуалом конвертов и марок — не для нас. Самое лучшее: представить, что я положил письмо в бутылку и бросил её в воды залива Сан-Франциско — я пишу Вам в доме, стоящем на берегу этого залива; или что я привязал письмо к шее одной из чаек, которые пролетают — стремительнее хлыста, рассекающего воздух, — перед моим окном и бросают мимолётную тень на мою пишущую машинку. В любом случае, письмо адресовано Вам, Гленда Джексон, — где бы Вы ни находились, а Вы, вероятно, сейчас в Лондоне; многие письма, многие рассказы — это послания в бутылках, брошенных в море, и все они становятся частью этих неторопливых, дивных sea-changes, описанных Шекспиром в «Буре»…

Полагаю, что только так и должны передаваться важные послания — неповоротливые бутылки, плывущие по неторопливым морским волнам, и так же неторопливо будет это моё письмо отыскивать Вас, под Вашим настоящим именем, не под именем Гленды Гарсон, которое тоже принадлежит Вам, — целомудрие и любовь изменили Вас, не изменяя, точно так же, как сами Вы изменяетесь, не изменяясь, от фильма к фильму. Я пишу женщине, что живёт под великим множеством масок, включая и ту, какую, не желая обидеть Вас, придумал я, и я пишу вам потому, что Вы обратились ко мне — ко мне, писателю, скрывающемуся под множеством масок; благодаря этому мы с Вами заслужили право на откровенный разговор; сегодня, хотя я и представить не мог подобного, пришёл Ваш ответ — бутылка, брошенная Вами в море, разбилась о скалы залива Сан-Франциско; меня наполнило радостью, под которой таится нечто похожее на страх, — страх не уничтожает радости, но вызывает паническое состояние, выводит её за рамки плоти и времени, словно и Вы, и я, каждый по-своему, именно этого и желали.

Не очень-то легко писать Вам, поскольку Вы ничего не знаете о Гленде Гарсон, и почему-то получается так, что я сейчас бестолково пытаюсь объяснить Вам причину Вашего ответа; всё происходит в разных измерениях, двоится и превращает в абсурд любые обычные взаимоотношения; мы пишем либо играем для других, не для себя, поэтому моё письмо превращается в текст, который прочтут другие и, вероятно, никогда — Вы, но, может быть, Вы всё же прочтете его когда-нибудь в будущем; Ваш ответ, который я получил всего три дня назад и только по воле случая, забросившего меня сюда, был уже известен другим. И раз все случилось так — думаю, не надо и пытаться выйти на прямой контакт; думаю, что единственная возможность сказать Вам то, что хочу сказать, — это ещё раз прибегнуть к помощи тех, кто прочтёт мое письмо как литературное произведение, как рассказ, посланный вослед другому, как дополнительный текст к тому, что уже представляется завершённым навсегда, — так, мне думается, и должно представлять опубликованные рассказы. И если я сейчас, нарушая правила, пишу Вам это послание, которое Вы, возможно, никогда и не прочтёте, то только потому, что Вы сами понуждаете меня сделать это; Вы, как мне кажется, просите меня сейчас написать Вам^[14].